Для среднестатистического участника медиафорума «Енисей» гостиная «Норникеля» и её спикеры – традиционно место открытия для себя чего-то нового, ранее неведомого. Вот и на этот раз лекция доктора геолого-минералогических наук, профессора РАН, директора Минералогического музея им. А. Е. Ферсмана РАН (Москва) Павла Плечова заинтриговала своим названием – «Супервулканы вокруг нас: что общего между Йеллоустоном и плато Путорана». У подножия плато Путорана мне однажды довелось побывать, а вот в американском Йеллоустоуне нет. Так что же между ними общего?
Как оказалось – не так много, при этом ни в Йеллоустоуне, ни на плато Путорана учёные в обозримом будущем, к счастью, не ожидают вулканической активности. Особо слушателей порадовало то, что Красноярск, оказывается, невероятно безопасное место! Он не попадает ни в одну зону поражения вулканическим пеплом (диаметром в 2400 км) хотя бы теоретически возможного в ближайшие тысячелетия крупного извержения. Пересказывать историю образования плато Путорана в краткой публикации невозможно, да и не нужно. Поэтому с Павлом Плечовым, уже после окончания лекции, мы говорили не о миллионах прошедших и будущих лет, а о дне сегодняшнем.
Павел Юрьевич, что входит в сферу ваших научных интересов?
- То, чем я занимаюсь – это, с одной стороны, вулканология, но это и физика, и химия, я бы назвал это физхимией природных процессов. То есть мы пытаемся понять, как на самом деле всё устроено, почему тот или иной вулкан образовался, а что было до этого, как он жил. Собственно говоря, вулканы — это инструмент исследования нашей Земли, потому что это такие «лифты», которые нам доставляют свежие порции какого-то вещества с разных глубин, поэтому их удобно изучать. Поэтому я не только вулканолог, мне интересны процессы, которые происходят с веществом внутри Земли.
В массовом сознании геология, геолог — это профессия, дисциплина прикладного характера. Как в песне пели: «Будем мы в посёлке жить пока что не богато, чтобы все богатства взять из-под земли…» Академические знания, о которых вы говорите – насколько они применимы на практике?
- Вообще, наука — это большая пирамида, и геология не исключение. Я как-то при подготовке лекции, насчитал в ней 26 отдельных наук. Иногда представители разных направлений в геологии даже не понимают друг друга. Какая-нибудь, допустим, сейсмология живёт своей жизнью, минералогия – своей жизнью...
Кроме того, есть своего рода пирамида от академической, «топовой» науки, которая делает новые открытия, к практическому применению. И это касается не только геологии, но и многих других отраслей знания. Скажем, биолог открыл какой-то штамм бактерий, но это не значит, что будет мгновенно создано лекарство – есть несколько ступеней от академических знаний до практических результатов. Безусловно, у меня всегда в голове сидит какое-то представление, куда можно практически применить то, что я придумал, открыл и т.д. Но не всегда это очевидно, и не всегда это – сейчас. Бывает, что между открытиями и их применением проходят десятки, иногда даже сотни лет. Мы можем взять математику какую-нибудь абстрактную, которая была в XIX веке, и только столетие спустя люди начали понимать, как её можно применить на практике.
Получается, научные открытия самоценны?
- Может быть, можно и ускорить этот процесс движения от теоретического знания к его практическому применению, но, к сожалению, у нас не хватает инфраструктуры. Круг общения, который понимает мои научные изыскания, он достаточно узок. Я всё время это чувствую. Даже для геологов, которые имеют специальное образование, но занимаются более практическими вопросами, иногда нужен специальный «переводчик» между нами, у которого специально «заточены мозги» на практическое применение научных результатов.
Это нечто междисциплинарное получается?
- Нет, это внутри той самой пирамиды, внутри одной дисциплины. Практических геологов, которые на рудниках работают, связаны с производством, действительно сильно больше, а академических геологов меньше, и между ними большой зазор. И это проблема!
В любой инновационной деятельности между высокой наукой и практическим применением существует даже не одна, а скорее всего две ступеньки, которые у нас не заполнены. Когда академических ученых заставляют думать в сторону практических инноваций, это бесполезно, потому что не так у них устроен мозг. И, когда людей, которые занимаются производством, заставляют внедрять какие-то новейшие академические разработки, это тоже плохо. Нужен институт «переводчиков», которые занимаются инновациями, и при этом понимают и учёных, и производственников и могут между ними налаживать взаимодействие.
В других науках, отраслях знания есть примеры успешного решения такой задачи?
- Сейчас такая флагманская отрасль – это IT-технологии, где какие-то очень глубокие разработки, допустим, в теории информации буквально за первые десятки лет находят применение на практике. Но даже это тоже не мгновенно, не сегодня.
А в геологии может такое быть?
- Бывает простое везение. Так ещё до Великой Отечественной войны будущий академик Владимир Степанович Соболев «на кончике пера» открыл алмазы в Якутии, а потом, используя его наработки, их на самом деле в 50-х годах там нашли. И всё совпало – и интерес государства, и ресурсы для того, чтобы проверить гипотезы, и учёный, который в эту сторону начал думать.
Чаще же нестыковка происходит временная, потому что заставить, например, меня думать о практических интересах какой-нибудь корпорации достаточно сложно. Это достаточно большая работа, которая, на мой взгляд, меня отвлекает от других вещей. И это проблема.
Но я могу себе представить ситуацию, когда мои открытия могут привести к практически пользе. Я «на кончике пера» придумал, как образуется месторождение хрома. И даже рассказал это геологам, которые занимаются разведкой хрома. Но они сказали: «Ты слишком умно объясняешь, ты скажи, где нам скважину бурить». А у меня для этого не хватает пласта информации, я не так хорошо владею поисковой геологией, чтобы на таком уровне предсказывать.
Ваша научная деятельность — это больше объяснение существующего, либо предсказание будущего? Лекция о вулканах и плато Путорана – это объяснение существующего. А происхождение месторождений хрома – это предсказание будущих открытий…
- Я воспринимаю научную деятельность, как работу с информацией: получение, систематизацию, хранение и распространение. Все эти четыре атрибута крайне важны.
Есть люди, которые для себя что-то узнают, открывают, но всё, что далее, их не интересует, потому что им некогда, им надо ещё больше всего узнать. На мой взгляд, это не наука.
Есть люди, которые любят что-то рассказывать, популяризировать знания, но при этом они часто не умеют получать информацию и т.д. Это тоже не наука.
У нас нередки большие споры с популяризаторами науки, они говорят: «Учёные нам только мешают, мы лучше их расскажем, как на самом деле было». Но у них не хватает глубины знаний, чувства информации.
Но ведь это тоже какой-то шаг к тем самым «толмачам», переводчикам между уровнями профессии, общества…
- Да. Я считаю, что мне, по крайней мере, нужно этим заниматься, потому что это путь к тому, чтобы объяснять, чем занимаются учёные. Лауреат Нобелевской премии по физике Ричард Фейнман говорил, что мало самому понять, надо уметь это всё объяснить 6-летнему ребенку, иначе учёных будут воспринимать просто как чудаков, которые живут в своём мире. А нам всё-таки хочется, чтобы общество понимало, зачем оно держит учёных, в том числе вот этих людей, которые только абстракциями занимаются…
Участие в медиафоруме можно тоже считать каким-то движением в этом направлении?
- Да. Я специально выделяю время, чтобы общаться в том числе с прессой, с широкой аудиторией. Я читаю лекции студентам МГУ, иногда – даже школьникам. Но проблема, опять же, в балансе времени. Как какое-нибудь извержение вулкана случилось, мне со всех каналов и радиостанций начинают звонить с просьбами о комментариях. А это крадёт время у моей основной работы. Так что нужны «переводчики»!..
Беседовал Андрей Кузнецов
Первые новости
Реклама от YouDo
