11 июля в театре «Геликон-Опера» в рамках гастролей Красноярского государственного театра оперы и балета имени Д. А.Хворостовского состоялась московская премьера оперы Александра Чайковского «Ермак». Об идее и фабуле спектакля в интервью журналисту Евгению Верлину рассказал его режиссёр-постановщик народный артист России Георгий Исаакян. («1-LiNE» публикует интервью по согласованию с автором.)
Насколько лирические арии и дуэты в опере вписываются в суровую действительность боевой, походной жизни казачьего войска?
— Вообще-то, в нашей опере два пласта. Есть, собственно, пласт про Ермака, исторического персонажа. А есть пласт про художника Василия Сурикова, который рисует вот эту картину знаменитую — освоение Ермаком Сибири.
В первом пласте, соответственно, представлены семейные истории художника, его жена, дети, какие-то его психологические переживания.
В самой опере и в нашей постановке есть совмещение XIX века и времени Ермака. Вообще, опера сделана как такой слоеный пирог. Одна картина — это Ермак, другая картина — Суриков, опять одна картина — Ермак, другая — Суриков и так далее. То есть там батальные, исторические суровые картины перемежаются с XIX веком, с его психологизмом и так далее.
И эту «нарезку», как я понимаю, автор либретто писатель Дмитрий Макаров предпринял неслучайно — ведь Суриков был потомственном казаком.
— Именно так. И предки Сурикова участвовали в освоении Сибири. Художник родился и вырос в Красноярске, а уже потом, во взрослой жизни, переселился в первопрестольную и стал москвичом Суриковым.
Пять лет назад состоялась премьера «Ермака» в Красноярске. Вы тогда выразили надежду, что эта опера станет таким же долгожителем, как и другая опера Александра Чайковского» — «Сказание о граде Ельце». Получилось?
— «Сказание о граде Ельце» сейчас уже 15 лет идет, в рамках открытого Всероссийского фестиваля имени Т.Н.Хренникова в городе Ельце, и я этот спектакль реконструирую каждый год перед летним показом.
«Ермак» в Красноярске уже пять сезонов идет, для современной оперы тоже достаточно большой срок. Поэтому я думаю, что это показатель того, что, видимо, опера как-то пришлась ко двору и театру, и городу, и артистам. Если она на протяжении многих сезонов продолжает существовать, жить и развиваться. Я не знаю, как часто она часто идет там, но то, что спустя пять лет руководители Красноярского театра сочли возможным привезти этот спектакль в Москву, говорит о том, что опера востребована.
Конечно, место, где опера играется, очень сильно отражается на самом спектакле. Хотя мы до последнего дня, пока репетировали в 2019 году премьеру в Красноярске, не очень понимали, как это будет воспринято тамошней публикой. И для нас во многом было удивлением и потрясением тот восторг и то воодушевление, которое было в зале на генеральной репетиции, потом на премьере, когда был аншлаг, а в конце нам устроили стоячую овацию. Это прямо-таки попало в красноярских людей. Насколько это попадет в московского зрителя, это, конечно, вопрос.
Да, для Москвы это такая немножко отстраненная история… Отвлекусь на минуту и задам сейчас вопрос, касающийся вашей творческой биографии. Вы ведь, насколько известно, около полутора сотен опер поставили — в разное время, в разных городах, в разных странах.
—160, если точно.
Скажите, среди ваших постановок «долгожителей» сколько примерно?
— Из последних примеров, это «Евгений Онегин», который я в свое время делал в Ростове-на-Дону. Потом он, по-моему, сезонов десять шел в Перми. И сейчас его же попросила Самара перенести к ним. То есть самому спектаклю, как спектаклю, уже порядка 15 лет. И он еще, переходя из театра в театр, со сцены на сцену живет. Когда это происходит с «Онегиным», которого можно, в общем-то, поставить заново и так далее, но, тем не менее, театры просят вот этот именно вариант, это для меня достаточно удивительное и приятное явление.
Да, и в Перми, где я почти двадцать лет работал, у меня очень многие спектакли шли помногу сезонов. Там, например, «Клеопатра», «Золушка» прямо-таки «гвоздевые» спектакли, идущие подолгу лет.
А в Театре Сац, художественным руководителем которого Вы являетесь?
— Да, и здесь идут спектакли-долгожители — «Три апельсина», «Оливер Твист», которым где-то лет по десять, и они все еще существуют, Так что иногда мне кажется, что я на этом поприще что-то сделал правильно.
Давайте к Сурикову опять вернемся, к его эпической картине «Покорение Сибири Ермаком Тимофеевичем», которую он начал создавать по собственной инициативе и писал в течение четырех лет. Известно, что картина построена не вокруг атамана, вождя, хотя он там и угадывается, а все — таки с фокусировкой на народ, на его казаков. Это каким-то образом сопряжено с действительностью? И как с этой действительностью соотносится ваша опера?
— В нашей постановке есть совершенно чудесная сцена, которая называется «Суриков на Дону в казачьей станице выбирает натуру». И там вот подряд к нему приходят казаки, и он с одного рисует такой-то типаж, а с другого — такой-то. Но я не могу там ручаться, что это исторически точно соответствует тому, что Суриковым там было сделано, но опера и не должна следовать за жизнью буквально, она следует за ней метафорически. Почему это достаточно была любопытная для меня работа? Потому что вот это переплетение истории, художнического вымысла, и метафор, а потом вдруг к нему в мастерскую приходит какой-то прямо чуть ли не бандит-уголовник, и тут Суриков понимает: вот с него и надо рисовать Ермака. А потом Василий Иванович узнает, что этого казака где-то в драке пьяной убили, но почему-то ему потом она начинает являться как прообраз реального исторического Ермака.
Вот эти тайны психологии художника, его творчества тоже являются частью этой оперы и частью этого спектакля, и всего этого повествования.
Последний такой, немножко провокационный, вопрос. Многие считают, что казаки недалеко от разбойников ушли, они походы не просто так совершали, по ходу них разбоем и грабежами занимались, одного Стеньку Разина с его зверствами достаточно вспомнить. В этой связи у вас никаких отрицательных коннотаций и аллегорий по ходы работы над оперой не возникало? Вот вы сами рассказали, что художественным типажом Ермака для своей картины Суриков выбрал, мягко говоря, не совсем позитивного персонажа.
— Любые первопроходцы и открыватели были людьми неоднозначными. Потому что «однозначные» люди сидят дома. Для того, чтобы пуститься в дальние края, за сотни, тысячи километров от своего порога, надо быть человеком экстраординарным во всех отношениях В том числе бесшабашным, бесстрашным, безбашенным что ли. Иначе ты просто не дойдешь никуда. Какую историю первооткрывателей не возьми, всегда так было. Вот пример — сэр Фрэнсис Дрейк, открыватель западного побережья Американского континента и других мест. Он был, по сути, пиратом, который поступил на службу ее Величеству и которому королева позднее пожаловала за его заслуги титул лорда. А кто такие были первопроходцы американского континента? Что со стороны нашей Калифорнии, Аляски, что со стороны немецкой, голландской, то есть восточного побережья Америки. Любые первопроходцы, это всегда «немножко» авантюристы.
То есть, продолжая вашу мысль, если сидеть тихо дома и ничего не делать, то когда-нибудь к вам может прийти какой-нибудь хан Кучум, завоевать вас, взять в плен ваших детей, жен, а вас превратить в рабов, в лучшем случае. Во всяком случае, такие аллегории в ретроспективе российской истории напрашиваются.
— Видимо, так…
Первые новости
Реклама от YouDo
