Александр Онучин: «Качественных лесов осталось всего на 20 лет»

Сколько раз в погоне за наживой он уничтожал целые виды животных и растений, осушал озера и реки, под корень вырубал реликтовые леса.

Известно, что леса вокруг Древнего Рима были пущены на дрова еще в античные времена. Но с тех пор не многое изменилось — так, в Центральной Америке примерно две трети тропических лесов превращены в пастбища. В России же за период с 2000 по 2013 год было вырублено 36,5 млн га и по темпам вырубки страна вышла на первое место в мире! Чем грозит обезлесение понятно всем — это экологические катастрофы, сокращение запасов питьевой воды и прочие «прелести» цивилизации неумеренного потребления. О том, как сохранить лесное богатство, наше зеленое золото, расскажет директор Института леса СО РАН им. В.Н. Сукачева, доктор биологических наук Александр ОНУЧИН.

— Александр Александрович, чем же занимается Институт леса, какие задачи решают его специалисты?

— Институт леса — это академическое учреждение, входящее в состав Российской академии наук. Институт решает комплекс вопросов фундаментальной науки, связанных с жизнью леса, его охраной, защитой, с его биосферными функциями, ресурсами и так далее. Сегодня от нас требуются и прикладные разработки. Я даже специально ввел должность замдиректора по инновациям, который занимается созданием малых инновационных предприятий, заключением договоров с компаниями, которые могли бы финансировать разработки прикладного характера, а заодно — и двигать фундаментальную науку.

— Какие проблемы испытывает сегодня лесной фонд нашего края?

— Основная проблема — дефицит лесных ресурсов. Он сейчас стоит очень остро и последние годы все сильнее обостряется, поскольку все лесное хозяйство до сих пор базируется на экстенсивной модели использования лесов. Суть ее в том, что лесозаготовители непрерывно расширяют площади лесов, которые вовлекаются в использование. При этом предполагается вовлечение в использование пионерных лесов, а использованные леса, как правило, возобновляются через смену пород. Причем это возобновления далеко не всегда происходит за счет целевой породы, из-за чего снижается продуктивность леса и возникает целый ряд других проблем. Лесопромышленники вырубают территорию, потом переходят на новую, идут все дальше, а плечо вывозки увеличивается, ведь предприятия не всегда строятся в лесных районах.

И раньше так было — лесные поселки существовали недолго, до тех пор, пока была сырьевая база: вырубали сырьевую базу и переходили на новые территории. Но так мы дошли до того, что плечо вывозки составляет уже сотни километров. И самое главное, что леса, которые остались нетронутыми, как правило, низкопродуктивны. Конечно, запас они имеют неплохой, но если здесь запас 300 кубометров на гектар может сформироваться за 70 лет, то там — 300 кубометров может формироваться 300-400 лет. Разница очевидна. И если мы вырубили продуктивные леса, но создали условия для их восстановления, то через 100 лет мы можем приходить и опять рубить.

Поэтому сейчас и органы власти, и сами лесозаготовители эту проблему осознали и поняли, что нам сейчас реально не хватает лесных ресурсов. Если говорить о пиловочнике, о фанерном кряже — хорошей качественной древесине, которая пользуется спросом, то ее хватит еще на 15-20 лет с учетом доступности лесов. Некоторые леса могут быть вообще недоступны, и могут по экономическим причинам стать невыгодными в освоении — и запас маленький, и древесина некачественная — никто такую древесину рубить не будет.

— Есть ли пути решения этой проблемы?

— Сейчас на федеральном уровне разрабатывается концепция интенсификации воспроизводства и использования лесов. Красноярский край включен в список пилотных проектов по этой концепции.

Но денег на реализацию этого масштабного проекта в региональном министерстве пока нет. Тут пошли по такому пути — привлекли крупные компании, такие, как Енисейский ЛДК и Лесосибирский ЛДК, для того, чтобы они, понимая эту проблему, стали выделять на это средства. Были заключены договоры между Институтом леса и этими двумя компаниями. Но руководство компаний пока не готово финансировать фундаментальную науку, они, естественно, будут финансировать те работы, которые им нужны — в первую очередь, совершенствование правил заготовки древесины (правила эти тоже несовершенны). В чем-то они правы, когда, например, сетуют на то, что их заставляют после вырубки делать посадки, а они видят, что толку, порой, в этом нет. Где-то это необходимо, а где-то — нет, но правила одни: вырубил — посади. Иногда можно после вырубки обойтись без посадки, провести меры содействия естественному возобновлению: минерализовать почву, оставить семенники, где-то подрост оставлять, а где-то — нет, если он не благонадежный. Так вот, необходимо четко прописать в правилах, в каких типах леса вы можете не создавать культуры, но оказывать меры содействия естественному возобновлению. Потому что в некоторых случаях проку от высадки не будет — приживаемость низкая, питомников нет, поэтому пусть лучше пройдет смена пород, чем стараться создавать лесные культуры, приживаемость которых будет низкой.

Работы, которые финансируют лесозаготовители, конечно, необходимы, но они не совсем касаются интенсификации лесного хозяйства. Интенсификация, как я ее понимаю, в первую очередь связана с повышением продуктивности лесов, что обеспечивается созданием плантаций в лучших лесорастительных условиях. У нас в среднем естественный прирост по России и по Сибири — 1,5 кубометра в год, а на плантации — 10 кубометров. Есть же разница? Поэтому мы можем выделить леса для интенсивной формы ведения хозяйства, их будет 5-10% от общей площади лесов, и на них мы можем получать более половины требуемой лесной продукции высокого качества. Опять же здесь надо вести уход: если вы сравните леса, где проводились такие рубки ухода, и те леса, где не проводились, вы увидите значительную разницу. В ухоженном лесу формируются деревья с полнодревесными стволами, а излишняя конкуренция приводит к ослаблению деревьев, которые в один прекрасный день могут разом быть повалены ветром или стать жертвой вредителей и болезней. Если же за лесом проводить уход, то будет возможность быстрого получения необходимых сортиментов древесины.

При внедрении интенсивных форм лесовыращивания возникает проблема, на которую ссылаются «зеленые». Имеется пример скандинавских стран, где активно и широко внедрялась модель интенсивного лесного хозяйства. В результате снизилось биологическое разнообразие, все леса стали одинаковые, начали страдать от вредителей и болезней — был нарушен экологический баланс. И если отдельные виды птиц устраивают гнезда в дуплах дубов, а тут стоят полнодревесные сосны, то для птиц это проблема. Нам тоже указывают на эту проблему, однако если у нас будет всего 5-10% таких лесов и они будут распределены равномерно, а не большими кластерами, экологический ужерб будет не велик. И вот такой баланс в результате внедрения модели интенсивного хозяйства мы готовы поддерживать.

— То есть проблему дефицита вполне реально решить путем воспроизводства и повышения продуктивности лесов?

— Не совсем. Это я говорил только об одном пути решения проблемы, но лишь одним воспроизводством мы проблему в ближайшем будущем не решим. Как я уже говорил, нас ждет через 15-20 лет острый дефицит, и вот чтобы этого провала не было, нам надо развивать технологии глубокой переработки древесины. Нам необходимо научиться полнее использовать низкотоварную древесину, в том числе от рубок ухода, для получения продукции глубокой переработки — целюлозу, плиты МДФ и так далее, которые заполнят нишу и компенсируют недостаток древесины.

Но качественная древесина всегда будет пользоваться спросом, поэтому на перспективу все равно метод интенсивного лесовыращивания качественной древесины надо развивать. В лучших лесорастительных условиях леса почти все вырублены, за исключением особо охраняемых природных территорий. Где-то возобновились леса неплохо (примерно на 15% вырубленной площади), и этим древостоям уже по 20-40 лет. Туда сейчас можно прийти с рубками ухода, не создавая лес с ноля, но для этого нужно иметь специализированную технику для ухода. Тогда отдача будет быстрее, ведь если этому насаждению 40 лет, то через 30-40 лет можно прийти туда с финальной рубкой и получить хорошую древесину. Если же мы начинаем с ноля, то надо ждать, как минимум, 70 лет в лучшем случае.

Но здесь трудность вот еще в чем: ни один лесопромышленник не будет этим заниматься — вкладывать туда деньги, если он не будет получать быструю отдачу. Лет на 7 может вложить, но не на 40. А вот если бы он провел рубки ухода и капитализировал бы свой вклад в этот лес, чтобы он имел ценность, было бы хорошо. Вот он вложил сегодня 50 тысяч, а через 10 лет лес стоил бы уже 100 тысяч, потому что он прирос, ценность его повысилась. И если бы предпринимателю при продаже эти затраты возмещали, может быть, он на это бы пошел. Но здесь нужны правовые механизмы, законодательные, а не научные.

И еще один резерв, о котором я говорил на совещании у министра природных ресурсов, — это земли, вышедшие из сельхозпользования, которые сейчас вообще никак не используются, они как балласт. Столько земель фермеры обработать не могут, да им это и невыгодно, лишние расходы только. По-хорошему, эти земли неплохо бы перевести в лесной фонд. Но руководители районов на это идут неохотно, потому что их заставляют отчитываться перед региональным центром, в том числе и по площадям сельхозугодий, чтобы эти площади не снижались, так как они входят в стратегический резерв. А на самом деле поля заросли лесом, и если пошел пал и эти молодняки загорелись, то огонь может перекинуться в лес — и вот уже большой пожар.

Также нам нужна специальная техника для ведения мероприятий по уходу, и необходимы опытные хозяйства, на которых можно было бы отрабатывать те или иные технологии, практически просчитать экономику — выгодно то или иное действие или нет?

Предпринимателям же необходимо более рационально использовать ресурс. Например, была задача получить пихтовое масло: когда его экстрагировали, попробуйте получить флорентийскую воду, а остатки пустите на хвойно-витаминовую муку для корма животных, ну а совсем уже негодные остатки пустите на субстрат для выращивания белого степного гриба. Кстати, очень вкусный гриб — мы технологии его выращивания отработали в институте. Теперь получаем несколько урожаев гриба, а оставшийся мицелий — чистый белок, его можно пустить на корм скоту.

Проблема устойчивого лесопользования, кроме сочетания этих двух моделей — интенсивной и экстенсивной (а они обязательно должны сочетаться, как мы увидели на примере Скандинавии), также требует охраны и защиты лесов от пожаров.

— Есть ли у вас наработки в этой области?

— Да, мы над этим работаем, разрабатываем программные средства, которые обеспечиваю прогноз возникновения и развития пожаров. А если такой пожар возник, программа подскажет, как он будет развиваться в зависимости от метеоусловий. У нас такие наработки есть, и часть их мы уже передали в МЧС и министерство природных ресурсов. Основа программы — карта горючих материалов, которая учитывает все типы леса — гольцовую зону, горную и среднюю тайгу и лесостепь. Используя индекс пожарной опасности, мы составляем прогноз, в зависимости от зоны и наличия в ней горючего материала. Вот эти программы четко показывают, куда и сколько сил нужно направлять для тушения пожаров. Для этого нужны данные по растительности и прогноз погодных условий. Чтобы эффективно работать с программой, нужны обученные специалисты, и мы при необходимости можем этому обучить. Главное, что у нас есть методики, которые мы разработали для заповедника «Столбы» и Чунского лесничества и апробировали их на этих территориях.

— А как, кстати, в крае ситуация с лесными пожарами?

— Если говорить о тенденции, заметен рост пожароопасности за последние несколько лет — частота и площади пожаров выросли за счет того, что поднялась среднегодовая температура. Также я не исключаю фактор управления — мало стало контроля, а, возможно, народ стал менее организованный или больше людей посещают лес.

И в этом плане наш регион — не самый лучший (как Татарстан, например, где на каждый рубль, вложенный федерацией, они вкладывают 4 рубля из регионального бюджета на поддержку лесного фонда), но и не самый худший. Все-таки у нас есть и центр пожарной охраны, оснащенный необходимой техникой. Тут самое главное — вовремя обнаружить пожар и своевременно принять меры по его устранению. Если у вас горит одна сотка, ее можно затушить за полчаса силами группы из 3х человек. Если же пожар бушует на площади уже в 20 гектаров плюс ветер — затушить его очень сложно без серьезной техники. И в некоторых случаях наши программы дают команду «тушение неэффективно». В таких случаях пожар потушить просто невозможно, только зря будут потрачены силы и средства. В этих случаях надо защищать населенные пункты и лесосырьевые базы, но не бороться со всем пожаром.

— Скажите, лес после пожара восстанавливается?

— Это смотря какой пожар, в зависимости от его интенсивности и времени года. Если это беглый низовой пожар в мае, когда трава сухая, подстилка сгорела, почва еще мерзлая, это может быть даже полезно — минерализация почвы прошла, древесным семенам легче прорасти. А если пожар начался в конце июля-начале августа, когда жара стояла два месяца и все просушила, начинает прогорать корневой слой, а низовой пожар переходит в верховой — ущерб огромный.

— А какие районы Красноярского края обладают наиболее ценными лесными ресурсами?

Высокотоварные леса пионерного освоения остались в Нижнем Приангарье и в южной Эвенкии, но там их немного — 15%. А если говорить о продуктивности, то наиболее продуктивные леса находятся в южной тайге и лесостепной зоне, но они уже почти все вырублены (это Канско-Ачинская лесостепь). Там прирост составляет 2-3 кубометра в год. В Минусинском районе также есть места с продуктивными лесами.

— Александр Александрович, насколько богат наш край по видовому разнообразию?

— Если говорить о ландшафтном разнообразии, то у нас представлены почти все ландшафты — от тундры до горной тайги и высокогорной тундры. Отсутствуют хвойно-широколиственные леса, а так есть тундра, лесотундра, северная, средняя и южная тайга, лесостепь, степь, высокогорная тайга.

Лиственные деревья, имеющие промышленное значение, представлены в основном двумя породами — осина и береза. Хвойные предсттавлены пятью породами — сосна, лиственница, ель, пихта и кедр, если не считать различных форм, подвидов, климатипов и экотипов, которых огромное количество — изучать их можно бесконечно. Особенно большое разнообразие видов в так называемых рефугиумах. Рефугиумы — это убежища, они не отличаются высокой биологической продуктивностью, но часто обеспечивают большое видовое разнообразие. В случае глобальной экологической катастрофы, такие участки земли становятся центрами расселения многих видов флоры и фауны.

Кстати, наш институт занимается и микроклонированием отдельных видов древесных растений с ценными свойствами — например, успешно клонируются устойчивые к вредителям и болезням формы лиственницы.

Если подытожить, специалисты нашего института работают в самых разных направлениях, только цель у всех одна — сохранить и приумножить наше лесное богатство. И если те идеи, что я перечислил выше, воплотятся в жизнь, экологическая катастрофа нам не грозит.

Беседовал Даниил Каханов